Лоренс Сандерс - Слепой с пистолетом [Кассеты Андерсона. Слепой с пистолетом. Друзья Эдди Койла]
На одном углу было расположено джаз-кафе «Файв спот». Оно было открыто. На другом — уже закрытая кулинария с пивными банками в витрине. Перед кафе остановился белый «мерседес». За рулем белая женщина в белой куртке с белыми волосами. Рядом с ней негр с бородкой и в клоунском колпаке. Поцеловав ее, он вышел из машины и направился в «Файв спот». «Мерседес» отъехал. «Белая стерва», — проворчал Джон. На другой стороне, у кулинарии, появились двое чернокожих юношей в голубых джинсах, черных рубашках, серых туфлях. На лицах следы от оспы и шрамы от бритвенных порезов. Спутанные, нечесаные волосы. Всем по двадцать с небольшим. С ними три белые девицы, похожие на ведьм космического века. Совсем юные — шестнадцать — семнадцать лет. Ведьмы в наше время сильно помолодели. Длинные спутанные каштановые волосы. Лица грязные, неумытые. Глаза темные. Рты вялые. Все трое в запачканных черных джинсах. Движения медленные, словно все они накачались наркотиками. От одного взгляда на компанию у Могильщика закружилась голова.
— Кто был твой папочка, черныш? — спросила одна из девиц.
— Бедняк из Джорджии, — отозвался черный юноша, — Но он подыскал мне работу.
— На своей плантации? — хихикнула девица.
— Старый маса Макберд, — отозвался чернокожий.
Все громко и безудержно расхохотались.
— Ну что, пойдем в «Файв спот»? — спросил Джон.
— Думаешь, он там? — спросил его Могильщик, отметив про себя, что если это и так, то им предстоит встреча с призраком.
— Ричард сюда вообще-то заходит, но сейчас для него рановато.
— Ричард. Если вы так коротко знакомы, почему ты не зовешь его Диком?
— Дик? Но это звучит так вульгарно.
— Где же он еще бывает?
— Мало ли где? Он ходит повсюду, ищет актеров.
— Все ясно, — сказал Могильщик и, показав на дом рядом с «Файв спот», спросил: — А как насчет этого отеля? Тебе он знаком?
— «Аликанте»? Тут бывают только наркоманы, проститутки, сбытчики, а также марсиане, если судить по их внешнему виду.
— Хендерсон сюда заглядывал?
— А зачем? Там не бывает никого из тех, кто ему мог бы понадобиться.
— Никаких, значит, милых людей? Он не кололся?
— Да вроде нет. Иногда баловался марихуаной.
— А ты?
— Я? Я даже не пью.
— Я не о том. Ты там бывал?
— Господи, нет, конечно!
— По тебе видно, что не бывал.
Джон улыбнулся и хлопнул себя по бедру.
Рядом, по направлению ко Второй авеню, виднелось заведение, именовавшееся «Бани Арабские ночи».
— А как насчет этого садка для рыбок?
Джон поморгал, но не ответил.
— Хендерсон сюда заходил?
Джон пожал плечами.
— Зайдем посмотрим, может, он там?
— Хочу вас предупредить, — вдруг сказал Джон. — Там любят фокусы.
— Мы сами с усами, — отозвался Гробовщик. Джон хихикнул.
Они поднялись по ступенькам и прошли через короткий коридор, освещенный голой, засиженной мухами лампочкой. Перед раздевалкой в клетушке сидел за столом толстяк с потным сальным лицом. На нем были грязная белая рубашка с отрезанными рукавами, промокшие от пота подтяжки и легкие брюки в пятнах, размером на слона. Он представлял собой большой ком жира, промокший от пота. О лице напоминали только очки в черной оправе, за которыми виднелись большие и не очень трезвые глаза.
Он выложил на стол три ключа.
— Вешайте одежду в шкафы. Если при вас есть что-то ценное, лучше оставьте у меня.
— Мы только хотим посмотреть, — сказал Могильщик.
Человек покосился на наряд Джона и буркнул:
— Положено раздеваться.
Джон вдруг прикрыл рот рукой, словно в ужасе.
— Вы меня не поняли, — сказал Могильщик, — Мы из полиции. Мы детективы, ясно? — Он и Гробовщик показали свои значки.
— Полицейские — мои лучшие клиенты, — невозмутимо отозвался толстяк.
— Могу себе представить, — усмехнулся Могильщик.
Он и толстяк имели в виду совсем разные вещи.
— Скажите, кто вам нужен. Я всех тут знаю.
— Дик Хендерсон, — сказал Джон Бабсон.
— Детка Иисус, — сказал Могильщик.
Толстяк отрицательно покачал головой. Детективы двинулись к банной комнате. Джон замешкался.
— Я, пожалуй, разденусь, — пробормотал Джон Бабсон, глядя поочередно то на Могильщика, то на Гробовщика, — Зачем портить людям праздник?..
— Мы не хотим тебя потерять, — сказал Могильщик.
— А это непременно произойдет, если ты покажешь миру свои прелести, — сказал Гробовщик.
Джон надул губки. Оказавшись в знакомой обстановке, он позволил себе сказать, что думал:
— Старые злыдни.
Из густого, как туман, пара просвечивали нагие тела. Худые и толстые, черные и белые. На вошедших одетых людей устремились злобные взгляды.
— А зачем им цепи? — осведомился Могильщик у Джона.
— Вы удивительно наивны для сыщика, — буркнул тот.
— Я всегда считал, что они пользуются розгами.
— Это было давно.
Если Джон и увидел кого-то из знакомых, не подал вида. Детективы, впрочем, и не ожидали кого-то там встретить. Оказавшись снова на улице, они некоторое время молча стояли, глядя в сторону Второй авеню. На углу висела вывеска — реклама мороженого и шоколада. Рядом была стеклянная дверь — похоже, какого-то зрительного зала. Плакаты в витрине сообщали, что Марта Шлам поет еврейские народные песни и зонги Бертольда Брехта.
— Здесь обычно выступает цирковая труппа Ганглера, — сказал Джон.
— Секс-шоу? — удивился Могильщик.
— Что за грязные мысли! Нет, это цирк, только без слонов со львами. Труппа состоит из братьев Ганглер, собаки, петуха, осла и кота. Они разъезжают в красном с золотом фургоне.
— Оставим цирк детям, давайте закончим с этим, — нетерпеливо сказал Гробовщик.
Здесь люди сильно отличались от обитателей Гарлема. Даже собратья по расе. Там, в Гарлеме, у каждого была цель, дурная или достойная — не столь существенно. Но здесь люди блуждали в странном оцепенении, словно не знали, на каком свете находятся. Они двигались в замедленном темпе. Грязные и равнодушные ко всему вокруг. Немытые и нелюбопытные. Недовольные жизнью. Своей и чужой.
— Да. По сравнению с этим местом Гарлем — просто воскресная ярмарка, — сказал Могильщик.
— Такое впечатление, что мы просто заезжие провинциалы.
— Точно, точно.
Они перешли улицу, пошли по другой стороне и вскоре оказались у большого деревянного строения, выкрашенного в красный цвет с зеленой каймой. Над входом вывеска гласила:
«DOM POLSKI NARDOWY».
— Что это за пожарище, сынок? — спросил Гробовщик.
— Это? Польский народный дом, — сообщил Джон.
— Для престарелых?
— Я там видел только цыган, — признался Джон и, помолчав, добавил: — Я люблю цыган.
Внезапно всех троих затошнило от этой улицы. Не сговариваясь, они двинулись к «Файв спот».
Интерлюдия
— Я так понимаю: вы обнаружили инициатора беспорядков, — сказал лейтенант Андерсон.
— Мы его знали с самого начала, — сказал Могильщик.
— Только мы с ним ничего не можем сделать, — продолжил Гробовщик.
— Почему, черт возьми?
— Потому что он умер, — сказал Гробовщик.
— Кто он?
— Линкольн, — сказал Могильщик.
— Ему не следовало освобождать нас, если он не собирался распорядиться, чтобы нам давали поесть, — сказал Гробовщик. — Любой из нас мог бы ему это сказать.
— Ладно, ладно, многие из нас размышляли, как бы он оценил последствия, — сказал Андерсон, — но теперь уж его решение не изменишь.
— Все равно ни один суд не осудил бы его, — сказал Могильщик.
— Потому как он мог бы сослаться на отсутствие злого умысла, — пояснил Гробовщик. — Еще никто не осудил ни одного белого, который ссылался на отсутствие злого умысла.
— Хорошо, хорошо, но как насчет сегодняшней ночи? Кто мутит народ в Гарлеме? Кто толкает их на эти беспорядки?
— Цвет кожи, — сказал Могильщик.
Глава шестнадцатая
С той точки, где они находились, беспорядки напоминали репетицию современного балета. Молодые люди внезапно появлялись из черных подъездов жилых домов, из проулков, из подвалов, из-за припаркованных машин, наступали на ряды полицейских, бросали в них гнилые помидоры, комья грязи, а также камни и кирпичи, если таковые подворачивались под руку, а иногда и тухлые яйца. Впрочем, последнее случалось совсем уж редко, потому что в Гарлеме яйцо должно слишком уж протухнуть, чтобы его сочли недоброкачественным. Чернокожие дали выход эмоциям. Они выкрикивали оскорбления в адрес полиции, корчили рожи, высовывали языки, скандировали: «УМРИ, БЕЛЫЙ!» Тела двигались в каком-то особом ритме — легкие, гибкие, заряженные нездоровым возбуждением.
Потные краснолицые полицейские в синей форме и белых шлемах рассекали душный вечерний воздух своими длинными белыми дубинками, словно исполняли какой-то полицейский вариант танца из «Вестсайдской истории». Они уворачивались от запущенных в них снарядов, в основном чтобы грязь не попала в глаза. Затем наступала их очередь атаковать, и черные юноши мгновенно растворялись в темноте, из которой до этого появлялись.
